Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Леонид Ионин. Драма жизни Макса Вебера. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2022. Содержание. Фрагмент
Бессменный лидер академических рейтингов в жанре «главный социолог всех времен», Макс Вебер не обделен, мягко говоря, вниманием биографов. Пьедестал его памятнику поставила Марианна Вебер: уже через шесть лет после смерти мужа, в 1926 году, вышла ее книга «Жизнь и творчество Макса Вебера». В этой работе, написанной от третьего лица, социолог предстал тем, кого впоследствии канонизировал Карл Ясперс — светочем разума в науке, глыбой героического аскетизма в личной жизни. Десятилетиями этот образ шлифовали последователи и обыватели, греясь в сиянии чистого во всех отношениях гения.
Но уже в конце 1970-х с публикацией ранее неизвестных писем стали известны факты, которые этот образ сломали. Оказалось, что светильник разума охотно затуманивался сладострастными аффектами. Новые обстоятельства принялись жарко обсуждать биографы. Некоторым итогом этих дискуссий стала тысячестраничная биография Йоахима Радкау (2005), где внутреннему миру Вебера уделено особое внимание. К полуторавековому юбилею социолога в 2014 году вышли еще две огромные книги — Дирка Кеслера и Юргена Каубе, причем последнюю два года назад издали на русском. Столетнюю годовщину смерти Вебера в 2020-м отметили очередные биографии, в частности работа Гангольфа Хюбингера, одного из главных немецких вебероведов и издателей полного собрания сочинений социолога, которое собирали с 1980-х, но закончили в том же году.
На русском языке список работ о жизни Вебера несопоставимо короче, но мне известны по меньшей мере три: сомнительный, по некоторым данным, очерк Елены Кравченко (2002), тот самый труд Марианны Вебер (2007) и работа Каубе, которая удачно помещает творчество Вебера в исторический контекст (особенно в малоизвестный для нас контекст Германии 1910-х). В этом ряду книга Леонида Ионина — социолога, профессора ВШЭ, главного отечественного переводчика веберовских трудов — представляется первой российской биографией «буржуазного Маркса», которая вводит отечественного читателя в круг вопросов современного вебероведения.
Ионин обходится без предисловий и не предуведомляет читателя о тактике и стратегии своего изложения — и, вероятно, поэтому книга производит впечатление, которое производит: довольно неожиданное. Конечно, кое о чем говорит аннотация — «автор анализирует жизнь героя во всем богатстве ее проявлений», но о ней тут же забываешь, тем более что внимание на себя переключает ясный и раскованный язык биографа, сейчас так редко пишут. Портреты родителей, детство Вебера — с короткой остановкой на перенесенном в 4-летнем возрасте менингите, возможной причине грядущей «страшной болезни», — проносятся мимо; повествование летит к началу академической карьеры. Читатель догадывается, что перед нами работа о жизни совершеннолетнего Вебера, причем фокус всей истории звучит уже на 29-й странице: «во Фрайбурге [в 1894 году] произошло знакомство с женщиной, которая определит значительную часть жизни самого Вебера и едва ли не главную часть содержания этой книги». Речь об Эльзе фон Рихтхофен, в замужестве Эльзе Яффе, ученице и любовнице Макса. И даже несмотря на эту подсказку, понимание того, что в центре биографии лежит взятая крупным планом драма любовных отношений Вебера и его психосексуальной конституции — с проблемами поллюций и эрекций, — настигает читателя лишь в третьей главе.
О драме позже, а пока напомню читателю основные моменты официального жития: отпрыск богатой ткацкой семьи Максимилиан Карл Эмиль Вебер родился в 1864 году в Тюрингии. Уже в 30 лет он был вполне состоявшейся личностью — юрист, ординарный профессор в известном университете, блестящий оратор, плодовитый автор, у которого есть ученики. Причины раннего успеха — безумная работоспособность и, добавляет Ионин, высокие покровители. Солидности ученому добавляет женитьба: в 1893 году он сочетался браком с двоюродной племянницей Марианной.
Марианна Вебер
Через четыре года после свадьбы мерный ход жизни резко ломается: у Вебера возникают первые признаки нервного расстройства, которое полностью лишит его сна, покоя и работоспособности. Он вынужден отказаться от учебных обязательств, проводить месяцы в лечебницах, кажется, от полного распада его спасает лишь неустанная забота Марианны. Наконец в 1902 году недуг начинает отступать, оставив волевого мыслителя «самым нервным человеком на Земле». Вебер восстанавливается, хотя прежняя работоспособность не вернется никогда. Но он и так прекрасно справляется: в 1904—1905 годах выходит «Протестантская этика и дух капитализма», прокладывая ученому дорогу к мировой славе. В 1909-м Вебер вместе с Георгом Зиммелем, Фердинандом Тённисом и другими коллегами основывает Немецкое социологическое общество — и становится одним из его руководителей. Тогда же он берет на себя обязанности редактора многотомных «Основ социальной экономики»; этот проект выльется в его собственную работу «Хозяйство и общество», опубликованную уже после смерти автора. Кстати говоря, именно Ионин в начале 2000-х приступил к подготовке полной русскоязычной версии центрального веберовского труда, который наконец вышел в 2019 году в четырех томах.
В 1910-х социолог продолжает научную работу, он активный публицист и участник общественно-политической жизни — например, Вебер трудится на общественных началах в комиссии по выработке основ Веймарской конституции и едет с немецкой делегацией на мирные переговоры в Версаль. Но в возрасте 56 лет деятельного профессора Мюнхенского университета настигает пневмония — Макс Вебер умирает. Через шесть лет, в 1926-м, его открывает Толкотт Парсонс, запустив миф о Вебере как о единственном классике немецкой социологии. Чтобы коротко охарактеризовать, как Вебер воспринимается изнутри этой самой немецкой социологии, упомяну вслед за Иониным, что философ Эрик Фёгелин (он, кстати, занял в 1958 году кафедру Вебера в Мюнхене, пустовавшую со дня его смерти в 1920-м) причислял Вебера к «четырем великим», определившим суть модерна, — вместе с Карлом Марксом, Фридрихом Ницше и Зигмундом Фрейдом. Так, напомню, выглядит парадное жизнеописание аскетичного рационалиста, запущенное в оборот его женой.
За героическим фасадом, однако, все не так однозначно, причем настолько, что 80-летний Ясперс, узнав, что кумир не идеален, написал: «Предательство!» Но до обстоятельств предательства надо добраться. Ионин начинает книгу, приводя целиком письмо Вебера к будущей супруге. Это в высшем роде показательный документ: молодой ученый предлагает возлюбленной («великодушному товарищу») выйти «из тихой гавани резиньяции в открытое море, где в борьбе душ вырастают люди и преходящее спадает с них». Если отбросить до комизма высокопарную стилистику, говорит биограф, содержание послания можно резюмировать так: «молодой человек предлагает девушке выйти за него замуж при условии, что их брак будет если не радостно, то, во всяком случае, одобрительно воспринят другими потенциальными партнерами каждого из них — девушкой, на любовь которой не сумел ответить он, мужчиной, которому отказала она». Иными словами, перед нами не любовное письмо к одной-единственной с обещанием счастливой жизни, а сугубо этический документ, где в судьи над новыми отношениями призваны третьи лица. Марианна, надо сказать, как будто восприняла происходящее как должное. Вот как она описывает саму себя в каноническом житии: «Когда девушка прочла это письмо, ее потрясло невыразимое, вечное. Она больше ничего не желала. Все ее существование будет впредь благодарственной жертвой за дар этого часа».
Через четыре года после женитьбы происходит то, что Ионин называет «отцеубийством». А именно: после переезда семьи Вебер в Гейдельберг к ним приезжают погостить родители Макса. Сын жестоко ссорится с отцом из-за его неуважительного отношения к матери и выставляет его ночью за дверь. Через два месяца Вебер-старший умирает от сердечного приступа, но Макс, одаренный «исключительным чувством своей правоты», видимо, не страдает от чувства вины и практически сразу уезжает с женой отдыхать в Испанию. Тем не менее в конце года появляются первые признаки «страшной болезни».
Преуспевающий ученый внезапно теряет сон, а вместе с ним возможность концентрироваться, работать, выступать и вообще нормально жить. В личных документах той поры Вебер жалуется на невыносимые страдания, на ночные явления «демонов» и «мучителей», на «катастрофы». Их сопровождают чудовищные и непристойнейшие видения, которые изгоняют сон. Возможный диагноз и содержание видений нам уже не узнать, однако врачи, смотревшие Вебера, сходились в том, что недуг связан с расстройством половой функции. Один доктор даже предлагал ученого кастрировать, что Марианна подробно обсуждала в переписке со свекровью (как и многие прочие вещи). Если опустить подробности, то «синдром Вебера» можно описать как сочетание следующих симптомов: «импотенция, потеря работоспособности и интереса к жизни, а также патологическое отсутствие сна, сопровождаемое сексуальными фантазиями, сочетающееся с поллюциями и нежелательными эрекциями». Вопрос, зачем нам это надо знать, возникает, быть может, не у каждого читателя, но у многих — и во избежание недомолвок Ионин ставит его сам. К ответу на него вернемся позже, а пока досмотрим «драму жизни» до конца.
Эльза Яффе
Каким-то чудом — чудом любви Марианны — Вебер возвращается к жизни, чтобы пережить духовный подъем, написать великие тексты и испытать земную страсть. В его жизни возникают еще две женщины, помимо матери и жены. Первая — бывшая студентка Эльза Яффе, близкая подруга Марианны, жена издателя журнала «Архив социальной науки и социальной политики», где Вебер публиковал свои работы, любовница скандального психоаналитика Отто Гросса. Именно с ней социолог, по всей видимости, впервые познал физическую близость. В 1910-м их недолгий роман надломился: Эльза ушла к Альфреду Веберу, младшему брату Макса, и состояла с ним в отношениях до конца его жизни. Вторая женщина — пианистка Мина Тоблер, с которой Марианна также дружила: именно в отношениях с Миной, по данным биографов, Вебер обрел телесную уверенность в себе. В 1918 году роман с Эльзой вспыхивает с новой неописуемой силой; судя по страстной переписке, из которой до нас дошли только послания Вебера, биографы склонны считать его садомазохистским (с чем Ионин, впрочем, не согласен). Выбирая в 1918-м Эльзу, говорит автор биографии, ученый выбирал из двух сценариев будущего, где со стороны разума и расчета были уверенные перспективы «исследовательской профессуры» в Бонне, а со стороны чувств и риска — нестабильное будущее рядом с любовницей в Мюнхене (жена в любом случае оставалась рядом). «Можно сказать, что, делая выбор между поздней юностью и ранней старостью, — пишет Ионин, — он выбирал в конечном счете свою смерть».
В последние месяцы жизни, узнаем мы из книги, Вебер нередко писал в один день письма всем трем женщинам, используя при этом одни и те же ласковые обороты. Первый том «Хозяйства и общества» ученый посвятил матери, второй — жене, а третий и четвертый тома сама Марианна как душеприказчица и издательница посвятила Мине Тоблер и Эльзе Яффе.
Сделаем шаг назад — к «страшной болезни», а затем — к вопросу о том, можно и нужно ли рассуждать о веберовских эрекциях. Ионин трактует недуг, уничтоживший налаженную карьеру ученого, в рамке, которая кажется самоочевидной. Обстоятельства пригнаны очень плотно, судите сами. Асексуальный товарищеский брак, в котором, вероятно, не было даже консумации. Благоговейная любовь к набожной матери, которая воспринимала любую «чувственную страсть» как «обремененную виной и недостойную человека». После «убийства» плохого отца сын остается наедине с обожаемой, чистой, несправедливо обиженной матерью и... еще одной незапятнанной низкой страстью «матерью». Наконец, кара приходит изнутри — из бессознательного: чудовищные видения подрывают не только нравственные представления больного о самом себе, но и ставят под угрозу его физическое существование.
Ионин приводит цитату из очерка «Достоевский и отцеубийство» Фрейда, написанного через восемь лет после смерти Вебера: «отношение между личностью и отцом как объектом превратилось, сохранив содержание, в отношение между Я и Сверх-Я. Новая постановка на второй сцене». Биограф тут же продолжает: «Практически вся дальнейшая жизнь Макса Вебера получает свое — психоаналитическое— объяснение, если принять во внимание эту постановку „на второй сцене“».
Это очень хорошо — хотя для адекватной психоаналитической трактовки нам тут не хватает субъективного опыта самого Вебера, но неужели биограф находит в жизни своего героя лишь пугающе буквальную иллюстрацию логики Фрейда? Этот вопрос связан с иным вопросом, который мы задали выше: насколько правомерно ставить в центр повествования о жизни великого ученого его сексуальность и любовную жизнь?
Элена Вебер, мать Макса Вебера
Ионин разделяет этот вопрос на два — об этичности подобного исследования и «о границах языка, допустимого в исследовании, претендующем на научность» — и отвечает на них расплывчато, демонстрируя своеобразное чувство юмора. В сухом остатке следуют две вещи. Во-первых, научный язык следует расширять, дабы иметь доступ к разные области опыта. Во-вторых, допустимость обсуждения интимной жизни исторических персон исторически обусловлена, а в данном конкретном случае опирается на респектабельную биографическую традицию — все технически доступные документы опубликованы еще Раткау, которому Ионин наследует. Однако важнее всего то, что, по словам Ионина, обращение к скандальным, казалось бы, деталям «должно помочь <...> уловить некоторые аспекты идей Вебера, традиционно ускользавшие от внимания исследователей. Ведь очевидно, что мышление происходит не в безвоздушном пространстве чистой логики, которая сама по себе есть продукт мыслительного процесса в живых организмах. <...> Достаточно констатировать самоочевидный факт зависимости идейных построений от того, в каких социальных и природных условиях, включая обстоятельства тела и здоровья, они совершаются».
Обратим внимание, что задача поставлена очень аккуратно: не найти в телесных обстоятельствах причинную основу содержания научных теорий, а посмотреть на научные теории как на возможный «продукт осмысления тяжелых страданий болезни и любовных переживаний», огрубляя — как на «результат близкого знакомства с демонами». В некотором смысле интенция Ионина похожа на то, что он сам называет «действительным тезисом Вебера» — по контрасту с «общеизвестным» тезисом Вебера, согласно которому в своей самой популярной книге социолог якобы утверждал, что протестантизм произвел на свет капитализм. «Действительный» же тезис биограф формулирует так: «Реформация породила религиозно обусловленный, методически рациональный образ жизни и профессиональную этику, которые лучше всего „подошли“ капиталистической организации хозяйства». Иначе говоря, между протестантской этикой и духом капитализма есть «избирательное сродство» — принимая в расчет первую, можно лучше понять устройство второго. Схожим образом, лишь не закрывая глаза на психосексуальные терзания и любовный опыт, можно занять «точку зрения, которая больше объясняет и позволяет увидеть композицию целого, то есть драмы жизни Макса Вебера».
Остается прояснить, достигается ли поставленная задача автором этой разносторонней и яркой работы, которая заслуживает быть прочитанной людьми с широкими гуманитарными интересами.
Что очевидно удается, так это повысить читательскую чувствительность к тому, насколько сквозной темой для Вебера являются нравственные ограничения (мучительная аскеза, отказ от наслаждений) в их связи с методически рациональной организацией жизни. Она также принимает форму знаменитого «расколдовывания мира», устранения из мира непознаваемого — т. е. процессов, в которых, по Веберу, заключается суть буржуазного модерна. От знания, что автору этих абстрактных идей сопутствует опыт изматывающей гиперномии и пребывания в «стальном панцире», эти идеи не становятся истиннее. Однако они как бы уплотняются и насыщаются, становятся социологически понятнее.
Особую силу избирательное родство опыта и мысли обретает в толковании Иониным не самого известного, но важного текста из «Хозяйственной этики мировых религий». Полное название статьи, о которой идет речь, — «Промежуточное рассмотрение. Теория уровней и направлений религиозного неприятия мира» (1913); именно ее предлагал Вебер обсудить Эльзе, когда «глубокоуважаемому учителю будет позволено сидеть (или лежать) у ног своей ученицы». В этом тексте ученый указывает, что религиозная этика братской любви и логика религий спасений в целом находится в глубоком противоречии с искусством и сексуальностью. Проводя свою характерную диссекцию-классификацию, Вебер приходит к выводу, что эротику необходимо вынести за пределы этического рассмотрения, поскольку для влюбленных есть знак судьбы, но для ищущих религиозного спасения — демоническая случайность, не укладывающаяся в нравственную оценку.
Мина Тоблер
Ионин указывает здесь на тонкое сходство между рассуждениями Вебера и наблюдениями его любовницы Мины, и в этом указании нет ни малейшего ощущения вульгарного сближения — но, напротив, логическая рифма. За рациональной классификацией как будто просматривается умственное решение внутренних конфликтов, как если бы ученый в начале 1910-х наконец-то нашел способ обращения с демонами. Уместно вслед за биографом прочитать его поздние письма к Эльзе, в которых ученый ругает свой «чуждый любви холодный мозг», который, однако, «был последним спасением, тем, что оставалось „чистым“ против бесов, которые играли со мной в свои игры, когда я болел (да часто и раньше)». Хитрый баланс между этикой, разумом и страстями, найденный Вебером ближе к пятому десятку, впечатляет не меньше, чем пирамида человеческих отношений (Макс — его мать — Марианна — Эльза — Альфред — муж Эльзы — любовник Эльзы — Мина и др.), в котором этот баланс воплощался. Оба построения выглядят изящно, хотя высчитать меру страданий, скрытых за ними, вряд ли возможно.
Наконец, Ионин произносит свое слово в дискуссии биографов о веберовском мазохизме, утверждая, что «роковая страсть Макса Вебера — это по разряду не сексопатологии, а социологии господства». Леонид Григорьевич напоминает, что господство по Веберу (не путать с властью) — это вероятность того, что человек или люди будут повиноваться некоему приказу или приказам; иными словами, отношения господства подразумевают некий минимум желания подчиняться в ответ на желание господствовать. В дело идет тревожный пассаж из «Промежуточного рассмотрения», где Вебер говорит следующее: чем более сублимированы (не в смысле Фрейда, а в смысле удаленности от природного состояния) сексуальные отношения, тем больше в них элемента брутальности. И чем тоньше эротическое господство, тем более интенсивный характер внутри этих отношений носит тайное «изнасилование» «более брутальным партнером» души партнера менее брутального за счет «симуляции человечнейшей самоотдачи и наслаждения самим собой в другом». Под «более брутальным» в этом тезисе Ионин предлагает понимать Вебера, а под жертвой его тайного, но желанного насилия — Эльзу. Произведя перестановку ролей внутри того, что кажется рабским возлежанием учителя у ног ученицы с плеткой, Ионин делает вывод, что профессор был вовсе не мазохистом, а садистом и слово «брутальный» в его «Рассмотрении» следует трактовать как «садистический».
Этот тройной переворот — не жертва «сексопатологии», а реализатор концепта господства, и не слуга, а на самом деле хозяин — выглядит эффектно. Однако утверждая, что то, что мы принимаем за мазохизм, есть отношение добровольного подчинения (т. е. господства), Ионин ровным счетом ничего не опровергает. С психоаналитической точки зрения, предложенной самим биографом в качестве базовой рамки для анализа, здесь нет никакого переворота. Тот же Лакан характеризовал мазохиста как «иронического господина». Этот «господин» жаждет контрактным (легальным!) образом оформить отношения со своим владельцем, который вознесен «симуляцией человечнейшей самоотдачи» — и потому отчасти одурачен. Оттого финальный твист биографа, предлагающий увидеть в рыцаре рациональности изощренного садиста, предстает вишенкой на вишенке на торте — чем-то явно лишним.